Южный Урал, № 2—3 - Алексей Сурков

— На мой взгляд, труднее…

— Как же так труднее? — удивился директор.

Тришкин спокойно вытер платком лицо и по-мальчишески наклонил голову набок, как бы что-то прикидывая в уме.

— Конечно, когда не было автоматики, физически было тяжелее. Сейчас маяты меньше, зато умственной работы куда больше.

Носов рассмеялся, но Тришкин не обиделся и даже не изменил позы.

— Ничего тут смешного нет, Григорий Иванович, вот, скажем, вальцовщик. Теперь около тебя металл рекой течет и автомат работает. Ты ж ему — автомату этому — не крикнешь: стой! когда у тебя неполадки у клети. Вот поэтому стоишь и думаешь: и о нагреве заготовки, и о профиле, и о валках. Как ни говорите, а автомат очень много думать заставляет рабочего человека. Намного надо быть грамотнее.

— Так надо учиться, товарищ Тришкин, — говорит Носов.

— А мы и учимся — как же иначе, — ответил тот. — И я, и Осколков, и Маслов — все учимся. — Тришкин спокойно вернулся на свое место.

К группе инженеров подошел невысокого роста коренастый человек в очках. Увидев его, Носов пошел навстречу и протянул руку.

— Здравствуйте, Михаил Иванович, что делает ученый в цехе?

— Как всегда, Григорий Иванович, пекусь о процветании отечественной науки. Вот с Кашинцевым пришел изучать автоматику.

Вальцовщик Кашинцев стоял несколько в стороне, наблюдая за работой автоматического кантователя. Он готовился к защите дипломного проекта в Магнитогорском горнометаллургическом институте и сейчас вместе с заведующим кафедрой кандидатом технических наук М. И. Бояршиновым пришел в цех, чтобы изучить работу автоматических устройств. Носов заинтересовался темой дипломного проекта.

— Автоматизированный стан «250», — ответил Бояршинов.

— Вот видите, — воскликнул Носов, — ученые нас опережают. Мы только со станом «300» № 3 разделываемся, а вы уже на стан «250» заглядываете. Впрочем, это хорошо. Включайтесь на помощь.

Беседуя, вся группа инженеров вошла в кабинет начальника сортопрокатного цеха. Резкий телефонный звонок прервал беседу.

— Вас, — сказал начальник цеха, передавая трубку.

Носов взял трубку.

— Я, слушаю, товарищ Кращенко. Все готово к испытаниям? Прекрасно, сейчас едем. — Он положил трубку на рычаг и сказал:

— Сейчас начнется испытательный пробег первого электропоезда на электрифицированном участке. Сегодня уж такой счастливый день выпал — дважды рождается новое.

СЛАВА

Группе инженеров: Константину Бурцеву, Николаю Рыженко, Борису Бахтинову, Валентину Кожевникову — вручали медали лауреатов Сталинских премий.

Сталинская премия была присуждена инженерам за освоение прокатки новых профилей металла, имеющих большое значение для народного хозяйства, и коренные усовершенствования в производстве проката. Все лауреаты — инженеры советской школы. Закончив институты, они прошли большую практическую школу в цехах Магнитогорска, росли вместе с заводом и совершенствовались вместе с ним. Трудно, например, отделить калибровочное бюро от главного калибровщика комбината Бориса Петровича Бахтинова. История создания и развития этого очень важного для комбината участка неразрывно связана с жизнью и борьбой советского инженера Бахтинова.

Уже первые шаги Бахтинова на площадке Магнитки отмечены борьбой. Первые схватки произошли у него с известным французским калибровщиком Корнибером. Этот «заграничный гость» был приглашен в качестве руководителя калибровочного дела для помощи в подготовке прокатных валков к пуску первых станов. Ему за это платили золотом, валютой. Но занимался Корнибер совсем иными делами, не имеющими ничего общего с калибровкой. Это был старый, обрюзгший буржуа с маленькими крысиными глазками и помятым лицом пьяницы. Теоретических знаний у него не было и на грош, а весь «практический багаж» был заперт в огромный сундук, в котором хранились шаблоны различных калибровок.

«На кой чорт притащили этого «знатного иностранца», тупого и наглого рантье, который нас за дурачков считает», — так думал Бахтинов, вспоминая свои споры в техническом отделе комбината.

Однажды Корнибер пришел раздраженный и злой и заявил, что «в этой азиатской стране совершенно невозможно существовать».

— Что это вас так раздражает в нашей стране, мосье Корнибер? — спросил Бахтинов.

Он, оказывается, целый день бродил по базару и, к своему огорчению, нигде не нашел… салата, самого обыкновенного салата.

— Вас беспокоит отсутствие салата, — возмутился Бахтинов, — но почему вас не беспокоит отсутствие многих схем калибровок? Мне кажется, что вы слишком медленно и неохотно оплачиваете советское золото. Вы торгуете своей славой, мосье Корнибер.

Француз спокойно, даже несколько добродушно ответил:

— Молодой человек, я сорок лет шел к своей славе. Понимаете, сорок лет. Кор-ни-бер! Меня вся Европа знает. Так вы, что же, хотите, чтобы я за несколько золотых рублей отдал вам всю свою славу сразу. Хо-хо-хо! Я буду продавать ее граммами, маленькими частицами, а вы будете платить за нее золотом.

Корнибер пожевал своими мясистыми губами.

— Вы, Бахтинов, не знаете цену славе. Это, прежде всего, золото, и ее надо расходовать экономно, очень экономно, молодой человек…

Бахтинова до предела возмутила эта наглая торгашеская философия «знаменитости».

— Нам такой славы не надо, которой торгуют. А вы просто злоупотребляете доверием нашего народа и занимаетесь вымогательством. В нашей стране никому не позволено спекулировать своими знаниями.

Корнибер смешно жевал губами, вытянув их в трубочку, И удивленно смотрел на советского инженера.

— Странный вы народ, русские, совершенно непонятные у вас мысли и поступки.

Бахтинов видел, что этот французский купец, нашедший покровителей в техническом отделе, может только затянуть время, необходимое для подготовки к пуску прокатных цехов. Он с жадностью взялся за книги и расчеты, завел широкую переписку с заводами Юга и Урала, окружил себя группой энергичной молодежи и начал систематически готовиться к пуску станов, пересчитывая и критически проверяя проектные схемы калибровок.

Очень скоро Корнибер поблек, растерял весь свой апломб и вынужден был уехать во Францию.

Инженер Бахтинов остался руководителем калибровочного бюро. Чувство большой ответственности за порученное дело, желание найти новые пути для решения многих сложных вопросов калибровки заставили его взяться за углубленную научную и экспериментальную работу.

Однако в одиночку нечего было и думать решить так много теоретических и практических задач. Коллектив, крепкий, энергичный, работоспособный коллектив — вот что нужно было прежде всего. Бахтинов создал школу калибровщиков, взялся читать лекции в горно-металлургическом институте, писал статьи в периодической печати, выступал против обветшалых, дедовских методов, против голой эмпирики, знахарства, боролся за глубоко научный, прогрессивный метод калибровки, который соответствовал бы современному уровню развития металлургии.

К началу войны калибровочное бюро комбината стало экспериментальным центром, где решались многие важнейшие вопросы подъема производительности станов, повышения культуры работы.

…И вот сейчас Бахтинов стоял на сцене, опираясь на край стола, в своем обычном черном костюме и сам такой обыкновенный, простой и скромный, что даже трудно было представить себе его среди бега раскаленных полос и грохота вращающихся валков. Все такой же неугомонный искатель и борец. И улыбка все та же — Бахтиновская.

— Поздравляю, Борис Петрович, от всей души поздравляю, — приветствовал Бахтинова заместитель начальника обжимного цеха инженер Савельев, встретив его во время перерыва в фойе.

— Спасибо, спасибо… Но знаешь, все это очень утомительно. Шумно очень, непривычно шумно.

— Вот тебе раз. Тебе ли жаловаться на шум. В прокатных цехах, кажется, шуму несколько побольше.

— Цех — это совсем другое дело…

— Нет, Борис. Петрович, ты просто славы испугался, — пошутил Савельев. — Чеховский рассказ «Пассажир 1 класса» помнишь? Помнишь инженера Крикунова? Он на Руси десятка два великолепных мостов соорудил, в трех городах водопроводы построил, нашел способы добывания органических кислот, а своему случайному спутнику в поезде жаловался, что он известен в стране столь же, как черная собака, что бегала по насыпи. Крупный инженер, а прозябал в безвестности. А ты вот совсем на другое сетуешь: много шуму. Чья же ноша тяжелее, Борис Петрович?

Бахтинов взял Савельева под руку:

— Что ты меня убеждаешь, — сказал он тихо, — я и так сейчас самый счастливый человек в мире…

Они вышли на балкон. Ночь была звездная и тихая, легкий ветерок доносил запахи цветов и особенно крепкий запах табака. Электрические фонари освещали асфальтированную площадь, кусты зелени, скамейки, на которых приютилась молодежь. Откуда-то снизу, из темноты неслись звуки баяна, и девушка невысоким, приятным голосом пела.